Самокритика часто сопровождается злостью и ненавистью к самому себе, не предлагает решений и упрощает наши представления о мире.
Но человек давно научился наслаждаться каждой порцией недовольства собой, - пишет британский психоаналитик Адам Филлипс в эссе «Против самокритики».
Публикуем его суть.
По мнению Филлипса, мазохистская потребность в самокритике возникает из амбивалентности, которая является определяющей в нашей жизни. Он вспоминает о наследии Фрейда:
«В представлении Фрейда мы прежде всего двойственные животные: любим, в то время как ненавидим, и ненавидим, любя. Если кто-то может нас удовлетворить, он же может нас и разочаровать. Мы критикуем, когда расстроены, и восхваляем, когда довольны, и наоборот. Амбивалентность у Фрейда не подразумевает смешения чувств, она означает противоположность чувств.
Любовь и ненависть — такие простые и знакомые слова, которые однако всегда значат немного не то, что мы хотели бы сказать, — это общий источник, элементарные чувства, через которые мы постигаем мир. Они взаимозависимы — одно невозможно без другого, — и они разъясняют друг друга. То, как мы ненавидим, определяется тем, как мы любим, и наоборот. И эти чувства присутствуют во всем, что мы делаем, они регулируют все.
Согласно Фрейду, мы двойственны во всем, с чем имеем дело; с помощью этой амбивалентности мы понимаем, что некто или нечто стали действительно важны для нас. Где есть сильная привязанность, там есть и несогласие; где есть доверие, есть и подозрение».
Невозможно представить жизнь, в которой большую часть времени мы проводим, критикуя себя и других. Но мы настолько хорошо понимаем принцип самокритики, что по инерции относимся с подозрением к возможности альтернативы.
Филлипс пишет:
«Самокритика, я сам как критик себя, — суть нашего представления о самих себе. Ничто не делает нас более критически настроенными, более смущенными, более недоверчивыми или более потрясенными, чем идея, что мы должны уничтожить этот безжалостный критицизм. Но мы должны хотя бы меньше ценить его. Или, в конце концов, его преодолеть».
Этот самокритик в нас полностью лишен воображения, - отмечает Филлипс. Это безжалостный обвинитель с огромным репертуаром тирад, которые для стороннего наблюдателя выглядят и смешно, и трагично в одно и то же время.
«Если бы мы встретили этого внутреннего обвинителя в обществе, мы бы решили, что с ним что-то не так. Он был бы лишь скучающим и злым. Мы бы подумали, что с ним, наверное, произошло что-то ужасное, что он пережил катастрофу. И мы были бы правы».
Фрейд назвал внутреннего критика суперэго. Филлипс полагает, что мы страдаем от стокгольмского синдрома этого суперэго:
«Мы постоянно, если даже и неосознанно, трансформируем свой характер. Эта внутренняя жестокость так неотступна, что мы даже не знаем, какими бы были без нее. Фактически мы ничего не знаем о самих себе, потому что судим самих себя прежде, чем имеем возможность себя увидеть. Или судим лишь по способности судить. То, о чем нельзя получить суждение, нельзя увидеть.
Что происходит со всем тем, что нельзя одобрить или не одобрить, со всеми вещами, судить которые нас не учили? Судья самого себя может себя судить, но не может узнать. Мы думаем, что это трудно — не сопротивляться, что-либо не преодолевать. Это часть внутренней тирании — небольшая, но громко заявляющая о себе».
Тирания суперэго, объясняет Филлипс, вытекает из его склонности сводить наше сложно устроенное сознание к единственной, ограниченной интерпретации и преподносить ее как подлинную реальность. Но мы соглашаемся с интерпретацией, данной нам суперэго, мы верим, что это представление верно.
«Понять то, что имеет значение — сны, невротические симптомы, литературу, — можно только в результате гиперинтерпретации, увидев их с разных точек зрения как результат многих импульсов. Гиперинтерпретация в этом случае не сводится к одной интерпретации, какой бы интересной она ни была. Более того, можно сказать — и это отправная предпосылка для Фрейда, или двойственность психоанализа, — что чем более убедительной, многосторонней и авторитетной является интерпретация, тем меньшего доверия она заслуживает. Интерпретация может быть жестокой попыткой провести границу там, где проводить границы невозможно».
Филлипс предлагает не полный отказ от интерпретации, а «психологическую гигиену» — привлечение множества интерпретаций, которые можно противопоставить искусственному авторитету суперэго.
Он показывает малодушие самокритики на примере Гамлета, этого «гения самоизучения»:
«В первом кварто «Гамлета» сказано: «Так сознание делает нас всех трусами». Во втором же кварто говорится так: «Сознание творит трусов». Если сознание делает нас всех трусами, то мы в одной лодке, так оно и есть. Если сознание просто творит трусов, мы можем задуматься, а что еще оно могло бы сотворить. Сознание творит нас, оно — создатель, если не самого себя, то всего, что его окружает. Это вечный художник… Суперэго… считает нас определенными характерами: оно рассказывает нам, кто мы такие на самом деле. Оно претендует на то, чтобы знать нас как никто, включая нас же самих. И оно всеведущее: ведет себя так, будто может предсказать будущее, будто знает обстоятельства наших действий».
Филлипс подводит нас к разговору о деспотических стандартах суперэго:
«Суперэго — единоличный интерпретатор… Оно говорит нам, что мы должны считать правдой о себе. Самокритика, таким образом, — это дозволенное удовольствие. Кажется, мы получаем наслаждение от того, как она заставляет нас страдать, и мы принимаем как должное то, что каждый день приносит насущную порцию недовольства собой. Что каждый день нам не удается быть настолько хорошими, насколько мы могли бы быть».
Сдаваясь в руки самокритики, предостерегает Филлипс, наше сознание поступает малодушно:
«Сознание — часть нашего разума, которая заставляет нас этот разум терять. Это моралист, мешающий нам задействовать собственную, более сложную и тонкую мораль и в ходе эксперимента выяснить, каковы пределы нашего существования. Сознание делает нас всех трусами, потому что оно само трусливо. Мы в него верим, мы идентифицируем себя с этой нашей осуждающей и запрещающей частью, а эта властная часть сама оказывается трусом».
Филлипс пишет:
«Как вышло, что мы так очарованы ненавистью к самим себе, так доверчивы к самокритике, такой прямолинейной? И почему это похоже на суд без присяжных? Присяжные все же представляют консенсус как альтернативу автократии…
Мы должны различать полезное чувство ответственности за совершенные действия и уловки презрения к самим себе… Это не значит, что никто никогда не заслуживает порицания. Это значит, что вина всегда устроена сложнее, чем кажется, она всегда за пределами интерпретаций… Самокритика, если от нее нет пользы в вопросах самоисправления, — это самогипноз. Этот суд — проклятие, но не обсуждение, это приказ, а не переговоры, это догма, а не переосмысление».
Наша самокритика, конечно, не может быть вырвана с корнем — и не должна, поскольку для нас это самое действенное средство навигации в жизни.
Но если взрастить в себе способность к многовариантной интерпретации, то, полагает Филлипс, самокритика станет «менее занудной и менее изнуряющей, более творческой и менее злобной». опубликовано econet.ru
Подготовила: Элоиза Шевченко
А ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ОБ ЭТОМ?