Ане было 18, она была беременна, и никаких шансов разделить это счастье с отцом ребенка не предвиделось. Он смотался из города, как только услышал радостную новость о том, что скоро станет отцом.
Она не резала вены, не рыдала, не рвала на себе волосы, когда это случилось. Просто пошла к маме, затем вместе к врачу, который сказал «что-то менять уже поздно», и тихо встала на учет в районной поликлинике. Не роптала, не жаловалась подругам, понимая, что виновата сама. В том, что в нужный момент не вспомнила о презервативах, что поверила и доверилась парню, который не оправдал ожиданий, что… да много, о чем жалела. Но менять что-то уже действительно было поздно.
Вздохнув, она собрала свою еще детскую волю в кулак, и морально приготовилась к непримечательной бабьей судьбе молодой матери- одиночки. Не она первая, не она последняя. Сама выросла без отца, в чем-то это даже привычно.
Поначалу, конечно, жалела о том, что не исполнится детской мечты о семейных ужинах, где во главе стола сидит Он, отец ее будущих детей, и, жмурясь от удовольствия, вкушает нехитрый ужин. По бокам сидят вихрастые сыновья, веснушчатые и курносые, и маленькая дочурка, в белых носочках, платье с рюшами, и двумя тугими косичками в бантиках. И она, мама, спокойная и улыбчивая, разливает что-то вкусное по тарелкам.
А потом Новый Год, мигающие гирлянды, запах мандаринов, и пушистая елка, под которой спрятаны маленькие приятные подарки для всех малышей, и для них двоих. И обязательно Новогодний Сюрприз. Что-то такое, отчего щемит в душе, что-то особенное, и сделанное с любовью, только для нее, единственной и неповторимой. Может, песня, написанная и спетая ей одной, или стихи, или … Какой-то маленький кусочек сказки, который она спрячет глубоко в душе, и будет холить и лелеять его словно маленького котенка, пока будет лежать ночью рядом с мужем. Он будет тихо сопеть, уткнувшись ей носом в шею, а она будет заново переживать все те самые ощущения от Новогоднего Сюрприза, и тихо млеть.
Сначала секундный испуг – от неожиданности и мгновенного страха, что ей что-то может не понравиться. А затем легкое удивление, а затем ее затопит дикий восторг, нахлынет волной и накроет с головой, да так, что аж сердце зайдется. И… счастье! Огромное такое счастье, как мягкое облако, и любовь в его глазах. Любовь, которой нет ни края, ни конца. Эхх…
— Мальчик, — по-доброму улыбнулась ей доктор, пожилая седовласая женщина. – Здоровый и крепкий такой малыш. Хочешь послушать, как бьется его сердечко?
— Хочу, — боязливо прошептала Аня. – А можно?
— Можно, доченька.
Она слушала еле уловимый звук бьющегося сердца своего сына, в ней зарождался тот самый восторг, о котором она мечтала с детства. У нее будет сын!
И в эту секунду Аня решила про себя: «Я научу его, своего малыша. Буду готовить ему такой Сюрприз, каждый год».
— Эти сапоги невозможно починить, — суровый дядька посмотрел на нее с высоты двухметрового роста. – Проще выкинуть.
Аня недоверчиво глянула на его серьгу в ухе, длинные волосы, и татуировку, налезающую на шею откуда-то из-под одежды. Длинные пальцы в шрамах, на запястье еще одна татуировка в виде браслета. Один ноготь отбит наполовину, другой вообще какого-то немыслимого фиолетового цвета. Майка с черепами и смертью с косой.
«Под молодого косит. Сколько ему? Лет тридцать — тридцать пять, небось?»
— Жаль, — грустно вздохнула она. – Мне бы еще сезон их поносить, уж очень удобные. Ну, раз вы говорите, что нельзя, значит, нельзя.
Мужчина посмотрел в ее глаза, затем на сапоги, затем опять эти не по-детски взрослые глаза. Что-то в них такое плескалось…
— Подождите. Кхм… – он почесал нос сиреневым ногтем, достал толстенный блокнот, открыл. – Я попробую починить. Ничего не обещаю, но постараюсь. Оставьте свой номер телефона, я позвоню. Такс… Завтра я занят, послезавтра тоже, а вот к четвергу я определюсь и позвоню, идет?
— А раньше нельзя? – Аня обрадовалась. — В пятницу Новый Год все-таки. Хотела пройтись по магазинам, приготовиться к празднику.
— Нет, либо в четверг, либо можете забрать их прямо сейчас, иначе никак.
— Ну, — махнула она рукой, — в четверг, так в четверг.
В четверг все не заладилось с самого утра. Сначала позвонила мама, и, сквозь плач, смогла объяснить, что не может выехать из деревни из своей командировки, дороги замело. Бедная мама, она переживала больше нее самой.
— Доченька, — кричала мама в трубку, — потерпи до завтра, я обязательно приеду до Нового Года, обещаю тебе! Ты справишься там одна?
— Мам, справлюсь, — Аня старалась придать голосу немного бодрости. — Только не плачь, пожалуйста, а то я сама сейчас расплачусь. Все будет хорошо, я тоже тебе обещаю.
— Ты попроси соседку, тетю Варю, она хоть в магазин сходит, молока, хлеба тебе купит, – слышно было, как мама тяжело дышит. — Не ходи сама, хорошо? А то, не дай Бог, по дороге родишь.
Затем Аня умудрилась разбить бабушкину вазу. Старая такая ваза, фарфоровая, с красивыми цветами на белом пузатом боку, пережившая два переезда и Анькино детство, вдруг упала с комода и разбилась на мелкие осколки.
Аня, тяжело перекатываясь по дому, притащила веник, совок, и опустилась на колени.
И расплакалась. Все невыплаканные за эти месяцы слезы, видимо, копились где-то внутри, глубоко, ждали своего часа, и, наконец, прорвали плотину.
Аня собирала осколки фарфора, задыхаясь от рыданий, потому что только сейчас до нее дошло совершенно четко, что детство кончилось. Что слишком рано она влезла в приоткрытую щелку двери во взрослую жизнь. И по собственной глупости отсекла от себя ножом огромный ломоть – свою юность, переступив через нее, и не вернуться туда уже никогда. И не быть ей невестой в белом пышном платье, не радоваться мигу, когда сына возьмет на руки его отец, не ходить им за ручки в парк гулять втроем…
«Я сама разбила свою жизнь на осколки…»
Она рыдала, пока совсем не осталось слез, и, опустошенная, оперлась спиной об тот самый злосчастный комод, с которого свалилась ваза. Зазвонил телефон.
Аня постаралась притвориться веселой, вдруг это опять мама:
— Алло?
— Здравствуйте, — густо просипел какой-то мужчина в трубку. — Я насчет ваших сапог… Помните? Вы заходили к нам в мастерскую в понедельник.
— Да-да, — пролепетала Аня, громко шмаркнув носом. – Что с сапогами?
— Ну… я их починил. Сможете зайти сегодня до шести вечера? Учтите, завтра мы не работаем.
Она горестно вздохнула. На глаза опять навернулись слезы и голос дрогнул:
— Нет, сегодня не смогу. Не получится выйти сегодня на улицу, и некому прийти. Спасибо, с наступающим вас, — и положила трубку.
Тихо наползали сумерки, заполняя квартиру грустью и одиночеством. Аня лежала на диване, не включая света, глядя вроде бы в потолок, а на самом деле в никуда. Не хотелось смотреть телевизор, где все веселились в предвкушении праздника, не хотелось кушать, не хотелось ничего. Хотелось просто лежать, чтобы никто ее не трогал и не беспокоил.
За окном шел снег, медленный и ленивый, будто из сказки. К ночи, возможно, он занесет все дороги.
Ей было страшно. Хотелось умереть от этого всепоглощающего чувства безысходности и беспросветности. И Аня поймала себя на мысли, что, почти готова это сделать своими руками. Но, что будет с мамой? Малыш мягко пнул ее ножкой в ребра, напоминая о себе.
— Я помню о тебе, помню, — погладила Аня живот. С трудом встала и поплелась на кухню, попить кефира. Она всегда ненавидела кефир, но сейчас надо было. Успела налить в стакан, сделать пару глотков, как вдруг весело и переливчато затренькал дверной звонок. От неожиданности она даже пролила каплю на грудь.
— Иду! Минутку!
В дверях стоял тот самый патлатый дядька из мастерской по ремонту обуви, в теплой куртке авиаторе на меховом воротнике, огроменных армейских сапогах, с большим пакетом в руках, и смотрел на нее слегка удивленно.
Аня глянула на себя и густо покраснела. Майка растянулась на пузе до предела, на груди пятно от кефира, мамины спортивные штаны, несмотря на большой размер, приоткрывали небольшой участок живота. И волосы, небось, растрепаны. Как встала утром и заплела косу на бок, так больше и не смотрела на себя в зеркало. Она попыталась поправить выбившиеся пряди пальцами.
— У вас это… усы, — показал он пальцем на ее лицо. – Молоко?
— Кефир, — прошептала она, вытираясь тыльной стороной ладони.
— Вы извините, что я ввалился таким вот образом, — пробасил дядька. – Принес ваши сапоги. Адрес в квитанции, а это совсем рядом и мне по пути.
— Спасибо, — смутилась Аня. – Не стоило так беспокоиться, но все равно спасибо.
Она хотела закрыть дверь, но дядька все стоял и смотрел. И вдруг тоже смутился, покраснел, кашлянул пару раз.
— По телефону мне показалось, что вы плакали. Простите, но… Может, нужна помощь?
— Нет, что вы, — она махнула рукой. – Обычные заскоки беременных, не обращайте внимания.
Он согласно кивнул.
— Ладно. Держите ваши сапоги. И с наступающим.
Сапоги были как новенькие. Ну, почти как новенькие. Не удержавшись, Аня натянула их прямо на босу ногу и прошлась по коридору. Удобно, улыбнулась, хоть что-то хорошее за этот день случилось.
Надо будет потом как-нибудь зайти в мастерскую и еще раз поблагодарить дядьку. А он оказался добрый, несмотря на устрашающую внешность и майку с черепами.
Напевая что-то веселое, она протопала на кухню, поставила кипятиться воду. Пора было варить макароны.
Аня проснулась от дикой рвущей боли внизу живота. Казалось, кто-то невидимый держит в руках огромную пилу, очень старую, ржавую и затупленную, и медленно пытается распилить тело пополам. Сжав зубы и еле дыша, она встала с кровати, и, держась за стены, доковыляла до тумбочки, где лежал мобильный телефон. Главное, набрать сейчас маму.
Пальцы нажали на кнопку последнего звонка, и Аня прорыдала в трубку:
— Мааам, роды начались! Мне страшно… Так больно, так больно… что делать?
— Кхмм, — густо прошелестел с той стороны мужской голос. – Кто это?
С опозданием она сообразила, что последний звонок был не от мамы, а от мужчины из обувной мастерской, и, только что она его разбудила.
— Извините, я ошиблась номером, — прохрипела Аня. С трудом концентрируясь на экране мобильного телефона, все же дозвонилась до матери.
— Звони в скорую помощь! – прорывался голос мамы сквозь какие-то помехи. – Мы уже в пути, буду в городе часа через три! Не жди меня, звони в скорую! Позови тетю Варю, если что…
Линия скорой помощи была занята. Аня набирала номер уже несколько раз, но все впустую. Волосы встали дыбом от ужаса, что же делать?
Тихонечко поскуливая, она гладила живот, пытаясь уговорить сына повременить с рождением.
— Потерпи, малыш, потерпи еще немножечко, — шептали побелевшие губы, пока пальцы набирали номер телефона. Наконец, кто-то ответил. – Алло, скорая? Господи, как я рада… что вы ответили… У меня… кажется, начались роды… Нет, воды еще не отошли… Схватки? Да… адрес…
Обессиленная, она оперлась о стену, пытаясь сообразить.
— Одеться… И взять сумку с вещами…
И тут же рухнула на колени, словно подкошенная, хватая ртом воздух. Так, на четвереньках, доползла до двери и отперла замки. Вдруг потом не хватит сил? Отдышавшись, она вытащила из шкафа приготовленную для роддома сумку, и попыталась натянуть на себя теплые рейтузы, но не смогла. Живот разрывало на части.
— Мамочкаа-а-а-а-а-а…, — зарыдала она громко, по-бабьи скривив рот.
В какой-то момент Аня вообще перестала соображать, что творится, под накатывающими приступами дикой боли. Весь мир вокруг окрасился в какой-то нереальный цвет, где время остановилось, и казалось, в любое мгновение она провалится в небытие. Мозг отупел от раздирающих тело схваток, она не слышала и не видела ничего, только кричала и кричала.
И даже не поняла, когда дверь в квартиру открылась, кто-то бережно поднял ее на руки и куда-то понес.
А потом, через вечность, в глаза ударил яркий белый свет, вокруг зашумели люди в белых халатах, но уже было все равно. Потому что боль усилилась во сто крат. Не осталось больше ничего, кроме это всепоглощающей боли, и пришлось цепляться всеми силами за свое сознание, чтобы просто не умереть.
Ее держали за руку, успокаивая и шепча какие-то добрые слова. Но было непонятно, что именно, потому что другой, почему-то более важный голос, постоянно твердил:
— Тужься, девочка, тужься…
Она проснулась от режущего света в глаза. В окно, почему-то совершенно незнакомое ей окно, сквозь ветки старой липы, светило яркое зимнее солнце. Задорное такое солнышко, дерзкое, оно пустило пару солнечных зайчиков, и, помимо своей воли, Аня улыбнулась.
И тут же поняла, что спит на животе, а внутри… пусто. Резко привстала, ощупывая себя руками.
— Господи… Малыш…
В ужасе от неизвестности, она попыталась встать, но громко застонала. Не было ни единой косточки, ни единого места, которое не отзывалось болью на малейшее движение. Будто по ней проехал каток.
Дверь открылась. Незнакомая улыбчивая бабуля в больничном халате, вошла в палату, толкая перед собой небольшую тележку.
— Проснулась, мамочка? Доброе утро. Я баба Клава, — поздоровалась с ней медсестра.
Она подняла какой-то небольшой сверток с тележки, протягивая Ане.
— Познакомься с сыночком. А то вчера ты уже ничего не соображала, когда его положили на грудь.
Аня обомлела:
— Не помню такого… Я вообще почти ничего не помню.
Женщина сочувственно погладила ее по голове:
— Не мудрено, девонька. Трудный путь вы прошли, чтобы встретиться. Мы уж думали, кого-то из вас двоих потеряем, — и тут же ответила на немой вопрос в глазах девушки. – Малыш шел ножками вперед. Зато, какой богатырь родился, красавец!
Аня и не поняла, что уже с минуту держит на руках собственного сына. Малыш спал, забавно сморщив носик. Он был таким… таким крошечным, таким беззащитным. Непроизвольным движением, она прижала сына к себе, оградив руками от всего мира.
— Назовешь как? – баба Клава показала, как правильно держать малыша, после чего сложила руки на животе и внимательно наблюдала за молодой мамой.
— Еще не знаю, — прошептала Аня, усаживаясь поудобнее. – Не решила. А… можно я посмотрю его?
Пожилая медсестра по-матерински еще раз погладила ее:
— Смотри, чего уж… Все равно потом развернешь пеленки. Все тут так делают. Не забудь к груди приложить, – велела она и добавила, уже на выходе. – Муж у тебя замечательный, кстати, всем нашим понравился…
— Муж?! – в ужасе вскинулась Аня, но дверь уже закрылась, и никто не услышал испуганного возгласа.Она смотрела на сына. Это было нечто невероятное – держишь в руках махонького человечка, у которого бьется сердце, хмурится лобик, потому что ему что-то снится. Господи, он не успел родиться, и уже видит сны!
И вот это чудо сотворила она, растила в себе, и теперь за него в ответе. Навсегда.
Аня развернула пеленки. Тихонечко, стараясь не разбудить малыша, нежно потрогала крошечные пальчики, подержала в руке розовенькую пяточку, поражаясь тому, что та полностью утопает в ее небольшой ладошке.
От восторга перехватило дыхание, и выступили слезы на глазах. Счастье нахлынуло диким водопадом и затопило ее всю.
— Я буду тебе хорошей мамой, сыночек, — прошептала Аня прерывающимся от волнения голосом. — Обещаю.
Малыш, словно почувствовав всю важность момента, открыл глаза, не по-детски серьезные, и скорчил смешную рожицу.
Боязливо, словно ступая на зыбкую и незнакомую почву, Аня высвободила одну грудь и попыталась направить в рот малыша. Тот, будто проделывал этот фокус уже сотни раз, сразу присосался, и сосредоточено задвигал губками.
Аня облегченно вздохнула, расслабилась, и только в этот момент поняла, что все это время была напряжена как натянутая струна.
От радости и счастья хотелось петь.
Что может быть лучше тихонечко спетой колыбельной, особенно, когда держишь на руках собственную кровиночку?
— Очень достойный молодой человек, — сказала шепотом приехавшая через час мама. – Оставил в прихожей записку с номером телефона, где сообщил вес и рост малыша, и даже примечание, и что можно беспокоить в любое время.
Она держала на руках спящего внука, и делилась с Аней новостями.
— Санитарки сказали, что он занес тебя в приемный покой на руках, уже полубессознательную, ты не хотела отпускать его, просила остаться. Ну, ему выдали халат, и все роды он держал тебя за руку.
От стыда Ане хотелось зарыться в одеяло с головой:
— И он это видел? Как я рожала?
Мама кивнула, тихонечко засмеявшись:
— И не только. Еще и пуповину резал и держал ребенка на руках первым. Его же приняли за отца.
— Господи…, — прошептала Аня. — Стыдно-то как… Столько всего навешала на чужого человека, и даже не знаю, как его зовут…
— Кстати, Анюта, — добавила мама. – Скорая приехала только через два часа после твоего звонка, еле пробились через снежные заносы. Разбудили соседей, устроили скандал, угрожали штрафом за ложный вызов. Только когда тетя Варя подтвердила, что ты была на сносях, они убрались восвояси.
За окном опять шел снег, зажигая тысячи искр в свете вечерних фонарей. Через несколько часов наступит Новый Год.
Малыш спал в кроватке, ей не спалось. Все мысли были о парне, что был с ней прошлую ночь, когда она осталась одна в самый жуткий момент всей жизни, кто не отпускал ее руку, и поддержал тогда, когда никого не оказалось рядом.
Он так и не пришел. Наверное, отсыпается, подумала Аня, и, тяжело вздохнув, отошла от окна. Вчера она забыла мобильный телефон дома, а мама не додумалась его привезти, и теперь нельзя даже позвонить незнакомцу, чтобы просто сказать спасибо. После обеда в палату подселили еще одну женщину, Марию. Она была старше Ани на десять лет, веселая и добрая, и теперь отдыхала после благополучно завершившихся третьих родов. Затем еще раз заехала мама, привезла всяких вкусностей, половину которых пришлось отдать санитаркам, потому что кормящим мамам можно есть далеко не все.
— Дома все ждут, когда я разрешу им прийти в больницу, а мне просто хочется побыть одной, прежде чем начнется весь дурдом, — Маша захихикала, прям как маленькая девочка. – Им только дай волю, сразу пойдут сюда дефилировать парадами.
— Еще бы, — заметила Аня. – Наконец-то, долгожданная девочка. Такая чудесная…
Дочка у соседки родилась замечательная, светловолосая и какая-то очень солнечная, вся в мать. Та удовлетворенно кивнула, и вспыхнула от удовольствия. Как и все рыжие, соседка краснела на раз, и от радости, и от удовольствия, и от огорчения, наверное, тоже. Хотя, такие веселые люди редко унывают.
— А твой когда придет? – полюбопытствовала Маша, устраиваясь поудобнее на кровати.
Аня неопределенно пожала плечами. За весь день пришлось выслушать кучу комплиментов о своем мифическом муже, и решила про себя, что никому ничего объяснять не будет. Зачем давать пищу для размышлений тем, кто ее совершенно знает, а через неделю забудет?
— Отсыпается или спаивает от радости всех друзей и знакомых? — с видом знатока кивнула она. — Мужикам напрочь крышу сносит, когда рождается первый ребенок, особенно если это сын. Мой напился в стельку, когда я Сережку родила, аж через сутки сумел приползти к роддому, такой перекошенный, мама родная. А с Федькой уже полегче было, пришел только с легким перегаром, и утром. Я ж ночью родила.
Аня понимающе улыбнулась, затем подошла к кроватке сына проверить, как тот спит. Малыш, туго спеленатый час назад, умудрился высунуть наружу кулачок и теперь усердно сосал его во сне. Она не стала поправлять. Только улыбнулась, и счастливо вздохнула.
— Уже решила, как назовешь? – шепотом спросила Маша.
— Еще нет, — также шепотом ответила Аня.
— Надо какое-то особенное имя, — отозвалась соседка через минуту. – Такой красивый подарок на тридцать первое декабря…
За час до полуночи в палату вошла баба Клава, проверила, все ли у рожениц в порядке, и, пожелав им счастливого Нового Года, ушла. Затем и дежурная медсестра, молоденькая девушка в красивом халате, забежала, смущенно пробормотала поздравления, и тоже убежала. В коридоре засновали остальные санитарки, за дверью послышался голос врача, кто-то пробежал, зацокав каблучками.
— Пить идут. Как пить дать, — скаламбурила соседка. – Мои сейчас, наверное, тоже за стол садятся. А мы тут за всех отдуваемся…
Обе тихонько засмеялись, стараясь не разбудить малышей. Через час, когда до праздника оставалось всего ничего, Маша встала:
— Схожу-ка я в туалет. Ты не хочешь?
Аня отрицательно мотнула головой:
— Я с малышами посижу.
Не успела соседка выйти за дверь, как через минуту возбужденная заскочила обратно, шепча:
— Ань, посмотри в окно! Весь роддом смотрит, одна ты валяешься…
Девушка, испуганная, встала и, забыв обуть тапки, прошлепала босиком к окошку.
С высоты третьего этажа улицы города были хорошо видны. Там все также с неба сыпали пушистые хлопья снега, угрожая накрыть мир снежным одеялом, светили фонари, последние прохожие торопливо бежали куда-то.
— Нет, ты вниз посмотри, прямо под окно, — для верности, Маша показала пальцем.
Внизу творилось что-то … необычное.
Высокий парень в толстой куртке авиаторе раскладывал рыбацкое кресло. Рядом с ним, на снегу, лежали огромный нераскрытый летний зонт, здоровенная черная сумка, и что-то, завернутое в блестящую фольгу.
— Твой? – громкий шепот прозвучал у самого уха.
Аня заворожено кивнула, не отрывая взгляда от окна. В горле зарождался ком, мешающий дышать, а сердце глухо ударилось о ребра, в предвкушении чего-то потрясающего. Тем временем внизу, «он» раскрыл невероятного размера цветной зонт, воткнул в снег, но тот свалился на бок. Он еще раз воткнул его, для верности вкрутил пару раз, и уселся в разложенное кресло. Затем достал из сумки куски каких-то палок, принялся их соединять между собой, соорудив через несколько минут одну очень длинную, и что-то к ней закрепил. «Удочка», осенило девушку.
— Это удочка? — подтвердила ее догадки Маша. – А что он собирается делать?
Аня пожала плечами:
— Не имею ни малейшего понятия. Маш, дай, пожалуйста тапки, ноги мерзнут…
— Ага, минутку.
Тапочки были теплые, было гораздо удобнее. Удочка, тем временем, поднялась до их окна, к леске была привязан небольшой пакетик, и требовательно стукнула в стекло пару раз.
— Открой, — шепнула соседка.
— Дети не простудятся? – забеспокоилась Аня.
— Шутишь? За пару секунд не успеют.
В пакете на крючке, оказался ее мобильный телефон. Аня ахнула от мысли, что мама участвовала во всем этом неожиданном сюрпризе. Пальцы набрали пароль, экран засветился, уведомив о подключении к сети, и тут же, следом, пришло сообщение:
«Встретим Новый Год вместе?». Она кивнула в окно. Затем подтвердила это через телефон коротким словом «Да».
Сверху хорошо было видно, как парень улыбнулся, затем стал разворачивать обернутый в фольгу предмет. Это оказалась полностью наряженная к празднику небольшая елочка! Но это было не все. Он вытащил какой-то длинный шнур, подсоединил к чему-то под креслом, и елка заискрилась всеми цветами праздничной гирлянды!
Через минуту телефон завибрировал сообщением:
«Вот теперь у нас полноценный праздник! Не хватает только Деда Мороза».
Загрохотала канонада петард вдалеке, в небо взвились разноцветные ракеты, расцвели огненные хризантемы. Наступил Новый год. Но она не заметила всего этого, взгляд был прикован к тому, что творилось внизу. Он достал из сумки красную шапку и пушистую бороду из ваты, нацепив все это на себя. И опять взял телефон в руки.
«С новым Годом! Хочешь получить подарок?»
«Очень!»
«Тогда расскажи Дедушке Морозу стишок или спой песенку. Только не забудь встать на табуретку».
— Маш, дай стул, пожалуйста, — попросила она прерывающимся от волнения голосом. – Помоги мне подняться на него.
— Ненормальная, — прошептала соседка, но сделала все, о чем ее попросили, придерживая Аню руками, чтобы та не свалилась. – Вы что, не можете позвонить друг другу?
— Так интереснее, — ответила Аня. – И это останется в телефоне, на память. На всю жизнь.
Маша понимающе кивнула:
— Только не вздумай когда-нибудь его выкинуть. А то я тебя первая убью.
— Ни за что, Машуль, — а пальцы сами набирали давно забытые строки:
«Любит елочку народ
наряжать под Новый год.
В каждом доме елка есть,
Но такая только здесь!»
«Прелесть! Заслужила подарок», пришло в ответ. И к ее окошку потянулась удочка с большой коробкой. Дрожащими пальцами Аня отвязала ее с крючка, и осторожно, чтобы не разбудить детей, отклеила бант, затем развернула праздничную упаковку.
Внутри оказался мягкий плюшевый заяц, с задорной ромашкой в зубах. Аня, не удержавшись, всхлипнула. В этот миг она полюбила неказистые ромашки безоглядно и навсегда.
«Спасибо». Он не ответил, потому что в этот момент зазвонил телефон, мелодия была отчетливо слышна, несмотря на несмолкающий грохот салютов и петард. Он прикрыл одно ухо рукой, и что-то объяснял кому-то в трубку.
«Тебе пора уходить?»
«Да, друзья зовут в гости праздновать. Но я не хочу уходить. Только если ты меня прогонишь. Еще не устала?».
«Нет! Это самый красивый Новый Год в моей жизни!»
«Я старался, спасибо. Знаешь еще стишки? А то у меня тут припасены подарки. На табуретки больше не лезь, одного раза вполне достаточно».
Из следующей маленькой коробочки Аня извлекла крошечные синие носочки для малыша, красивые такие, с кружевами и вышитыми забавными медвежатами. Затем последовали зимний детский комбинезон, и красивая заколка для волос, и теплые смешные тапочки для нее, с мордами собак, и книжка сказок для детей…
«А это от твоей мамы, очень просила передать», и крючок перенес ей пушистый халат.
«Мне неудобно спрашивать, но придется. Как тебя зовут?» Это сообщение она постаралась скрыть от Маши, пока та восхищенно цокала языком, разглядывая подарки.
«Кирилл» пришло в ответ. Это имя ему подходило, звучное, как колокольчик, и доброе.
«А по отчеству?»
«Глебович», и рядом смешная рожица смайликом.
— Маш, а что, если я назову сына Глебом?
— Кхм… Красивое имя. Старое и редкое. Очень мужское, — кивнула та, не отрывая глаз от комбинезона для малыша.– Мне очень нравится, Анечка. Достойный выбор.
— Ты про имя или про комбинезон?
— Про обоих!
«Так как у меня нет подарка для тебя, я тут подумала. Можно я назову сына Глебом?»
«Папа будет горд и очень рад. Спасибо от нас обоих за такой подарок».
«Ты ему расскажешь обо всем этом?»
«Уже рассказал».
«Он, наверное, в ужасе. И я не успела поблагодарить тебя. За все, что ты для нас сделал».
И тут опять их прервали. Ему опять позвонили, Кирилл отошел в сторону за угол, и вернулся уже не один, а с девушкой и парнем. Те несли в руках большой сверток, перевязанный синим бантом.
«Не пугайся, это мои друзья, Лена и Саша. У них подарок для тебя, а для меня горячий кофе в термосе». Удочка опять перенесла подарок, уже от незнакомых ей Лены и Саши, с большим пушистым белым медведем. Затем, в течение десяти минут, подъехали еще и Сережа с Олей, и какие-то два лохматых близнеца — Захар с Игорем, и куча других людей, чьи имена она уже не запомнила. Кирилл предал ей удочкой привезенные друзьями подарки, пока кто-то внизу раздавал стаканчики с дымящимся кофе.
Маша, глядя на эту импровизированное гулянье на свежем воздухе, сходила к холодильнику и принесла покушать для обеих.
«У тебя потрясающие друзья. Скажи им спасибо, от меня».
«Они говорят, что ты красавица. Но я и сам это понял».
Она смутилась, не знала, что на это ответить. Пришло новое сообщение:
«Ты знаешь, что у тебя самые красивые кефирные усы из всех, что я видел за все свои почти 27 лет?»
«Не знала. А у тебя самые шикарные фиолетовые ногти!»
«Это я на работе молотком отбил. А теперь у нас для тебя последний подарок, и мы оставим тебя отдыхать. Готова?».
«Да».
Все кто стоял внизу, собрались в круг, скрывая от ее глаз что-то, затем повернулись к зданию лицом, и у каждого в руке горели пучки бенгальских огней. Как огромное созвездие на небе, горящее в эту минуту только для нее одной.
«Привезти петарды и пускать салют я не рискнул. Доктора оторвали бы мне голову. А эти штуки бесшумные. Надеюсь, тебе понравилось.»
В глазах предательски защипало. Аня смахнула набежавшую слезу.
«Спасибо, Кирилл Глебович. Это был самый чудесный праздник за все мои почти девятнадцать лет».
«Спокойной ночи, Анечка. Береги себя и малыша. Мы уезжаем, позвоню завтра».
3а пару минут они собрали стул, зонт, и все остальное.
«Забыл. Елку оставляем тебе».
Он помахал ей рукой, широко улыбнулся, затем все дружно помахали, и исчезли за угол.
— А елку могут украсть до утра, — заметила стоявшая рядом Маша.
— Наверное… — прошептала Аня. Она уже не замечала катящихся по щекам слез.
Они стояли в полном молчании, и смотрели на елку, уже без огней, но они и не нужны были. Все окна роддома освещали гордо стоявшую пушистую и разряженную красавицу, никто не спал, даже врачи, наблюдая за праздничным Новогодним Сюрпризом для Ани.
— Какая же ты счастливая, Анечка, — громко всхлипнула подруга. – Боже, какая же ты счастливая, девочка…
А ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ОБ ЭТОМ?