Я вхожу в этот дом, который стал прибежищем чуда, и вижу всех троих так, как и должно быть. Андрей подпирает спиной косяк двери — ему так легче стоять, мама Алла суетится с чаем, папа Слава едва различим на экране монитора. Мы — в Нальчике, он — в израильском городе Бэер-Шеве. Мы разговариваем, он молчит, лишь изредка то закуривая, то вздыхая. «Я с сыном теперь навсегда и никуда уже не денусь», — протягивается к нам через космос голос отца… И я думаю, о Боже, сколько же им ещё придётся навёрстывать!
Свечка за упокой
15 декабря 1985 г. — Алла никогда не забудет этот день. И эту треклятую печку в доме, которую нужно было топить, колоть дрова, когда Славика не было рядом. А она на 7-м месяце, беременность была тяжёлая, дважды лежала в больнице. Алла взялась за топор, взмахнула и… Преждевременные роды. Она — в трёхдневном забытьи. Ей даже не показали младенца, не дали понюхать его макушку, приложить к груди. Приходил Славик навеселе, но она его прогнала. Доктор сказал, что мальчик умер. Домой её забирала мама, со Славой они расстались.
Я долго мучилась, что не увидела сына, что не показали, что всё так скоропостижно и дико закончилось… Были мысли, что, может, это ошибка, трясла родных, искала свидетелей. А потом пошла в церковь и поставила свечку за упокой.
Со Славой они снова сошлись. Иногда вечерами она нет-нет и проговаривалась: «А сыночку сейчас было бы уже 2… Уже 3… 4…» «Не терзайся, не изводись!» — отвечал муж. Родители Славы эмигрировали в Израиль. Он съездил их навестить — и завёл разговор об эмиграции. Пока собирали документы, в Бэер-Шеве слегла с инсультом мать, и одновременно в Нальчике захворали Аллины старики. Он не мог бросить своих, она — своих. Так и разошлись…
— До меня, конечно, иногда потом доходили слухи. Говорили, что одинок, что сдаёт здоровье… Но для меня это был уже пройденный кусок жизни.
Она вышла замуж. Развелась. Похоронила родителей и всех, одного за другим, родственников: остался на руках один больной брат, с которым делила крохотную квартирку. «Какая личная жизнь!» — махнула на себя рукой. Всё кончилось.
«Мясорубка»
110 человек, семь изолированных групп, «здоровых там не было, мясорубка». У Андрея — ДЦП, из-за чего его сразу из роддома отдали в казённое учреждение. Что он запомнил? Операцию на ногах в 7 лет, после которой не было никакой реабилитации, и они так и остались — скрюченные. Новогодние утренники, когда на своих хилых ножках выходил на сцену; запах детдомовских щей; побеги, когда вылезали с ребятами прямо из окна и неделями кочевали по Кабарде; нянька, одна на группу из 24 пацанов, спящая с открытыми глазами… Директор детдома, запрещающий писать письма по адресу мамы, что сохранился в карточке из роддома. Сами эти письма, возвращающиеся отправителю одно за другим, — это уже потом он узнал, что домик тот снесён… Он часто представлял её, маму: какой у неё характер, голос, запах, цвет волос… О папе даже не мечтал.
Он помнит, как хотел компьютер для себя, заработал консультантом в магазине техники и купил. И как обрубало его мечты на самостоятельную жизнь детдомовское начальство, которому невыгодно было давать сироте квартиру: «Хочешь жить сам? Да кому ты нужен? Тебя убьют, как только выйдешь! Пенсию на руки не дадим!» И ещё запомнил, как на 26-м году его перевели в учреждение закрытого типа, психоневрологический интернат, поставив диагноз «недееспособен». Так им было проще.
В детдоме его назвали Андреем. Фамилия осталась мамина — Гузев. Он сопротивлялся. К нему тянулись люди: к его голубым глазам, душе, не таящей обид, и вере: «В этой жизни всё ещё может быть!» Парень поднял шум, задействовал местную прессу: «Намылили шею министру и директору интерната». С боями, но дали разрешение пожить в семье опекунов — большой семье бакинских адвентистов седьмого дня, которые часто навещали Андрея в детдоме. И как только он вырвался на свободу, сделал то, о чём давно мечтал, — написал письмо в «Жди меня». Казённые стены, жестокие люди — ничто не убило в нём веры, надежды, любви. Звонок из Москвы раздался через неделю. «Мы её нашли». Здесь, в Нальчике, все эти годы они жили бок о бок…
В тот же день звонок раздался и в квартире Аллы
— Я долго не верила. Но, когда мне позвонил уже сам Андрей и мы сорок минут просто молчали в трубки и ревели, потом я сказала: «Еду!» — хотя на часах было 10 вечера. А он сказал: «Подожди хотя бы до завтра!», и завтра я уже летела к нему, сердце подсказывало, что это он, мне достаточно было посмотреть в его глаза, такие же голубые, как у меня и у Славы…Вот уже 4 месяца они вместе, в маленькой Аллиной квартирке, где Андрею отгорожен уголок за ширмой, чтобы он мог заниматься: читать дни напролёт всё, что не успел в детском доме, — «Капитанскую дочку» и «Белый клык». Сняли недееспособность и опеку через суд. Нашли на сайте знакомств анкету отца, закройщика кож из солнечной страны. Созвонились. Он был счастлив: в 58 лет часы его жизни были заведены заново… В декабре прилетал в Нальчик.
— И уже в аэропорту, уткнувшись в его воротник, я поняла, что Слава приехал не просто так, не только к сыну — но и ко мне…
— А я настолько оторопел, что вот теперь у меня есть ещё и отец, что в тот момент даже не смог поднять рук, чтобы его обнять…
— По божьему промыслу всё вернулось на круги своя, мы снова там, откуда начинали, — оживает монитор, и из Бэер-Шевы доносится голос Славы. — Бог дал нам этого ребёнка, и это потолок счастья! Теперь наши судьбы снова соединились — уже до конца…
Они собирают документы — через пару месяцев семья улетает — отныне и навсегда — в Израиль, где Слава уже нашёл врачей для Андрея. Они полетят над детским домом и интернатом, «преисподней», откуда Андрей чудом вышел человеком. Над родильным домом, где исковеркали не одну судьбу. Над маленькой квартиркой, в которой вот уже 4 месяца бьются два соединённых сердца. И над заснеженным вечным Эльбрусом, «чтобы уже на новой земле в сапогах-скороходах нагонять пропущенную жизнь». У них ещё есть время.
А ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ОБ ЭТОМ?